Блокаду я помню урывками, как кошмарный сон. Сначала умерла бабушка. Потом не стало мамы. Отец в это время воевал на фронте. В квартире на Литейном в три года я осталась совсем одна.
Родная тетя нашла меня и сдала в детприёмник. Туда отводили всех ленинградских сирот. Каждый выживал по-своему. Она посчитала, что не поднимет меня — свой ребёнок был на руках.
Уже на следующий день всех детдомовцев отправляли в Сибирь. В августе 1942-го нас везли через Неву, а сверху немецкие самолёты бомбили. Посудины лавировали, дети кричали, грохот… Этот ужас врезался в память на всю жизнь.
В Кузбассе я попала в детский дом «Бороушка» в деревне Боровое — это нынешняя Бутовка. Там школа была, потом учеников в другую перевели, а блокадникам отдали здание. Никакого обеспечения не было — война.
Нас спасли люди. Деревенские давали картошку, капусту, молоко, чтобы накормить детей. А ведь у самих часто было последнее! Потом уже и государство стало помогать.
К нашей деревне близко подходили волки. Они воют, а мы все — в рёв. Нам казалось, что это опять воздушная тревога.
Через два года меня взяли в семью шахтёра. Будущие мои родители спорили, кого выбрать — мальчика или девочку. А учительница наша им сказала: «Возьмите Валю. Она маленькая, но хозяйственная. Но вы не пугайтесь, когда я её приведу». Мама увидев меня, всё равно содрогнулась. Такой вид был у нас, у блокадных детей…
Сибирские мама и папа меня любили. Отец, Николай Корнилович, работал на шахте «Северная». Горнякам даже в войну давали усиленное питание — помимо пайка там была сметана. Папа её не ел, а приносил мне. Когда он возвращался со смены, я его всегда встречала. Бежишь к нему, порой все коленки собьёшь, а он на руки подхватит и несёт домой…
Через четыре месяца папа Коля погиб в шахте. Что мы тогда пережили! Мама ещё не оформила усыновление. Они были не расписаны, поэтому вдовой её не признали. Жить было не на что, мама сильно заболела, еле оправилась.
Родственники писали: «Сдай ребёнка, откуда взяла, и приезжай».
Но она не послушала. В 1946 году разрешили усыновлять детей, осиротевших в войну, и мама оформила документы. Хотя мы уже и так были родными.
Через 20 лет меня нашёл родной отец. Он ведь не знал, что я в детдоме. Как ушёл в 1940-м на финскую, так и воевал — прошёл через весь Союз и восстанавливал Австрию. В Ленинград вернулся в 1946 году. Жена его к тому времени умерла, меня увезли в Сибирь, в доме поселились чужие люди.
Найти меня было сложно, отцу это не удавалось. Из моей биографии в детдоме осталось только имя. Но в 1967 году, в канун пятидесятилетия Советской власти общество Красного креста обнародовало картотеку людей, вывезенных из Ленинграда. Даже по радио передавали, как семьи воссоединялись. И он возобновил поиски.
В 1967-м я уже вышла замуж, растила дочку и заочно оканчивала институт. Помню, прихожу домой – а мама вся в слезах. Мы ведь с ней ни разу не говорили о моём прошлом. Никогда она не упоминала, что удочерила меня, хотя я знала это. А тут повестка: «Просьба явится в милицию по поводу розыска вашего отца…»
6 ноября отец, Ефим Иванович, прилетел в Кемерово. Мы встречали его в аэропорту. Был жуткий мороз, меня трясло от холода и нервного напряжения. К самолёту долго не подавали трап. Когда папа вышел, то я сразу его узнала – не знаю, как. А он спешил ко мне, не перепутал, хотя с нами стояла сотрудница аэропорта. Значит, есть какие-то отцовские чувства…
За 10 дней, что он гостил, я его ни разу папой не назвала. В письмах писала, а вслух сказать не могла. Но я благодарна, что он меня нашел. Это добрый, редкий человек. К тому же, я узнала свою историю. Оказалось, что я на три года старше, чем меня записали в детдоме. Отец познакомил меня с родственниками. Моя тетя попросила у меня прощения за то, что отдала меня тогда. Я не держу на неё обиды.
Пока отец был жив, мы почти каждый год приезжали к нему в Ленинград. Он показал мне Литейный, где я росла, церковь, где меня крестили — так ничего я и не смогла вспомнить. Но это мой родной город, я полюбила его заново, показала своим детям и внукам. Именно здесь начиналась моя история. У меня ведь две семьи — сибирская и ленинградская. И обе они всегда будут жить в моём сердце.